Я подошла к Ирине после лекции, на которой она знакомила алматинцев со степью. Именно знакомила и разрушала стереотипы, что бескрайние казахские равнины безжизненны и неинтересны. Для нашей героини это родная стихия, любовь и… работа.

- Мой объект исследования — степь, в первую очередь грызуны: тушканчики, суслики, хомячки, — перечисляет Ирина. — Во времена студенчества попала в проект с учёными, которые исследовали как раз этот вид, и поняла: если исключить их из природной системы, не станет копытных и хищников. Грызуны недооценены, поэтому я их и выбрала. Хотя понимаю недоумение людей…

- Спрашивают: “Почему суслик? Это же неинтересно! То ли дело барс!”

- Даже в научной среде есть понятие непривлекательных видов. Чтобы получить деньги на их исследование, приходится включать в заявку каких-то более популярных животных, ту же сайгу.

- Везде грызунов дискриминируют…

- Все как в жизни, — смеется. — Сейчас я жду одобрения на проект по защите обыкновенного хомяка — я называю его Джеки Чан. Он такой классный, когда защищается, встает в позу каратиста и кричит.

Этот хомяк на грани исчезновения во всем мире, но в Казахстане сохранился довольно большой кусок его популяции. Живёт Джеки Чан в основном в сельской местности, и люди его убивают. Ирина хочет им объяснить: это редкий вид, поймали — увезите кроху в степь, отпустите.

- Понимаю, это сложно. Сельчане заняты выживанием, а тут я с рассказами про вымирающего грызуна, который к тому же их урожай портит, — говорит она. — Со стороны людям кажется: занимается какой-то ерундой. Мне так не один раз говорили. Сначала было обидно, а потом поняла: когда приходится думать, как свести концы с концами, человеку не до сохранения тушканчиков, хомяков, волков или сайги — для него это несущественно. Но это вовсе не значит, что не нужно пытаться изменить отношение к этим животным — наоборот.

***

Ирина родом из Карагандинской облас­ти, из посёлка, который раньше носил имя Николая Пржевальского, — в какой-то степени знак. Животных она всегда любила, поэтому поступила на биофак КарГУ. Думала, вернется в родные места после вуза и станет учителем в сельской школе. Про себя говорит: “Я типичный деревенский житель, в город никогда не стремилась”. В тот момент не было и амбиций исследователя. Но в 2015 году (Ирина училась на третьем курсе) нескольких студентов вызывали в деканат — учёные-зоологи искали волонтёров в экспедицию. Григорьева стала частью команды, и это определило её жизнь.

- Я поняла, что смогу выдержать спартанские условия научной полевой экспедиции, ещё и хорошо себя при этом чувствовать, — вспоминает свой первый опыт наша героиня. — Палатки, складные душ и туалет, днём жара невыносимая, мошки и комары (у меня, кстати, на их укусы аллергия, всегда вожу с собой антигистаминные препараты), работа на износ. Организм ко всему приспосабливается. Я никогда не болею даже в самых трудных экспедициях, а вот после — частенько. Меня могут напрягать только люди, которые саботируют общую работу, но никак не бытовые трудности.

И все равно это непросто. Девушек — выездных полевиков в Казахстане не больше двух десятков. Им сложнее не мыть голову несколько дней, не ходить в душ, найти место для туалета (не всегда с собой специальная палатка). Абсолютно всегда ты в меньшинстве, чаще всего в группе только мужчины. Иногда тебя не хотят слушать только потому, что ты молодая девушка.

- Заставляют готовить и мыть посуду?

- Я с таким один раз столкнулась. И не то чтобы заставляли — мягко намекали: мол, ты же женщина. Я тогда сказала: придёте ко мне в гости, накрою на стол, а здесь все на равных. В экспедиции правила другие. Бывает, что ты физически не успеваешь не то что приготовить — нормальное поесть.

***

Григорьева вспоминает, как участвовала в проекте по восстановлению куланов, в котором она работала с международными ветеринарами из Германии. Они надевали специальные ошейники на животных, чтобы потом отслеживать их в казахских степях. В поле с шести утра до двух часов ночи. Один весь день сидит в засаде, ждёт, пока кулан подойдет ближе, второй следит за оборудованием, Ирина на возвышенности смотрит в бинокль, куда движется животное. И так весь день. Какая готовка? Благо в бюджет экспедиции (это, к слову, редкость) заложили средства на повара, голодными не оставались.

- Девушка-немка, вместе с которой я работала по куланам, сейчас в Африке в команде по восстановлению популяции вымершего белого носорога, — рассказывает Ирина. — Недавно учёные провели эксперимент: поместили эмбрион белого носорога в носорога обычного. Все прошло удачно, ждут потомство.

Я тоже мечтаю участвовать в международном проекте по восстановлению животных, а именно лошадей Пржевальского, который начинается в Казахстане. Мне сам бог велел, вы же помните, в каком посёлке я родилась и жила. Обожаю этих лошадок. Видела их на вольном выпасе в Монголии, в зоопарках в Германии. Они невероятные. У меня даже татуировка есть: лошадка Пржевальского, тушканчик, волк и сайга.

- Любимые?

- Тут много смыслов: я работала с тушканчиками, с сайгой, встречалась с волками в степях, а лошадь Пржевальского — мечта. А ещё они составляют цепочку, благодаря которой наша степь остается здоровой.

***

- Популяцию лошадей Пржевальского можно восстановить в Казахстане?

- Это вопрос, на который нет однозначного ответа. В мире осталось не так много этих животных, плюс-минус все они родственники. Если начать их скрещивать, есть риск, что у следующих поколений появятся какие-то новые болезни.

Но, возможно, выход есть. В природе частенько находят ископаемые останки лошадей Пржевальского, учёные научились выделять из них ДНК животного, создавать эмбрионы и вживлять в обычную лошадь. Уже есть примеры, когда рождались жеребята, но они сразу умирали. По крайней мере, надежда на то, что мы сможем разбавить гены и восстановить популяцию лошадей, теплится.

- Хотите сделать что-то грандиозное?

- Наследить в истории, конечно, хочется, не без этого, — шутит. — Лошади — они такие классные, а если ещё получится помочь в их восстановлении — супер.

- На лекции про степь был смешной момент, когда вы сказали, что зоолог никогда не пройдёт мимо волчьей какашки. Он её поднимет, внимательно рассмотрит, из чего она состоит, чтобы понять, чем в этих местах питается волк. А мимо чего ещё не пройдёт зоолог?

- Мимо норы. Расскажу историю про неромантизм моей работы. В одной из экспедиций мы с коллегой из Болгарии шли по степи и встретили нору — большая, жилая, но чья, по следам непонятно. Стали рассматривать, и тут же нас облепили блохи (они всегда там, где есть нора, любой биолог это знает). Стряхнули их, переоделись. Вроде все хорошо. Наутро просыпаюсь — живого места на теле нет, вся искусанная. Чумной регион, блохи — переносчики, и ты себя накручиваешь. Я потом сдала анализы, все обошлось, но осадок остался. И все равно — с радостью возвращаешься домой в мягкую кроватку, а через какое-то время снова тянет в экспедицию, в степь!

- Что для вас степь?

- Степь — это успокоение. Ты встаешь в пять утра, выползаешь из палатки. Тишина, солнце всходит, жаворонки летают. Это словами не описать. Никто до тебя не дозвонится, ничего тебе не напишет. В городе мы лишены такой роскоши. В степи ты недоступен для мира. Ты можешь раствориться в природе и будто бы исчезнуть.

Оксана АКУЛОВА, Алматы